Нашими современниками запорожские казаки часто воспринимаются как поборники личной свободы, рыцари, силой своего оружия защищавшие национальные интересы Украины. Но как ни парадоксально, в истории оставляют след не те народы, что были наиболее воинственными, а те, кто смогли удерживать свои завоевания не только военной мощью, но и путем создания эффективной экономики. Было ли это свойственно запорожскому казачеству? Есть ли основания считать, что запорожцы были не только «людьми меча», но и рачительными хозяевами своих земель?

Дикое Поле

Ещё два века тому назад даже в самой буйных фантазиях трудно было представить наш южноукраинский регион в его нынешнем обличье, с бесконечной пашней полей, пересечённых прямыми линиями лесопосадок, бетонно-асфальтными городами с их урбанистическими ритмами.
Бескрайняя степь казалась вечной стихией, проглатывавшей своими травянистыми джунглями не одну цивилизацию. Зарастали ковылем развалины древних античных полисов, скифских и золотоордынских городищ, сменяли друг друга кочевнические орды, а степь всегда оставалась прежней. Ничто не нарушало её величественного спокойствия. Лишь время от времени забредал в какое-то степное урочище кочевой аул, и тогда пустынная земля оживала; везде слышался оглушительный скрип телег и топот лошадиных табунов, рёв овец и рогатого скота, сопровождаемый возгласами людей. Но стоило летнему солнцу иссушить траву, как люди со всем своим кочевым скарбом отправлялись дальше, в поисках новых пастбищ. Крики, движение и суета прекращались, и в степи воцарялась невозмутимая тишина.
Но тишина эта была обманчивой. Ведь кочевники занимались не только мирным выпасом скота, но и набегами на украинские земли, охотой за людьми для продажи на рынках работорговли. С появлением на исторической арене запорожского казачества степь стала ареной жестокого противостояния. Степная ойкумена постепенно наполнялась выходцами с Украины, создавшими особое пограничное общество, известное в истории как Войско Запорожское.
И хоть запорожцы происходили из региона с развитой земледельческой культурой, им сложно было наладить в степи обычный для украинских сёл уклад жизни. Всегда нужно было быть начеку, ожидая нападений татар, а, как известно, лучшая оборона – это нападение. Сформировавшись как вооружённая община, казачество заимствовало многие привычки и хозяйственные навыки крымских татар и ногайцев. В экономике запорожцев до середины XVIII века преобладало скотоводство и рыболовство; прибыльным занятием было «здобычництво» – грабеж кочевых соседей, который, кстати, даже облагался государственным налогом.
Что же должно было случиться, чтобы жизнь на Запорожье переменилась коренным образом? В 1734 году запорожцы вернулись из крымского подданства в российское, основали Новую Сечь (современное село Покровское Никопольского района). С этого момента Сечь находилась в прочной зависимости от Москвы. В самой Сечи расположился Новосеченский ретраншемент с гарнизоном российских солдат. Складывалась благоприятная ситуация для экономического развития региона. В степи установились прочные границы, и татарские набеги заметно пошли на убыль. Как образно заметил историк Михаил Слабченко, теперь «и местечки преобразовались на новый лад… уже не гремели выстрелы, не звенели сабли, везде слышен был скрип телег торговых караванов, будто платками махали ветряки и звенели деньги». Вчерашнее воинство стремительно превращалось в купцов, земледельцев и ремесленников.

Нашествие «гречкосеев»

И вот тогда на степное пограничье хлынул поток крестьянской колонизации. Запорожцы изначально враждебно относились к земледельческим поселянам, пренебрежительно называя их «гречкосеями» и полагая, что «крестьянский плуг притянет за собою и пана». А приход помещика на Запорожье угрожал самим основам существования Сечи, всегда бывшей очагом борьбы против помещичьей кабалы. Вот почему самовольно поселившихся крестьян казаки поначалу хлестали батогами и сгоняли с запорожских угодий, опустошали их поля и жгли хаты. Но, несмотря ни на что, поток переселенцев не убывал, это было настоящее нашествие «гречкосеев», угрожавшее до основания изменить уклад жизни Запорожья. Кошевой атаман Петр Иванович Калнышевский был первым, кто изменил отношение к этому явлению и, вместо противодействия, стал активно создавать на Запорожье новую социальную группу – посполитых, людей гражданских, занимающихся ремеслом, земледелием и торговлей.
Своей биографией Петр Калнышевский заметно отличался от предшествовавших ему кошевых атаманов. Он был родом из села Пустовойтовки (теперь Роменский район Сумской области) и происходил, скорее всего, из сотенной старшины. Сотники и полковники Гетманщины (старшина), возглавлявшие местную администрацию, изо всех сил стремились закрепить за собой дворянство и закрепостить крестьян, пускались в невероятные коммерческие предприятия и мало заботились о военной службе. Старшина Лубенского полка (на территории которого находились Ромны и Пустовойтовка) и Полтавщины вела бойкую торговлю на Запорожье и в Крымском ханстве и имела заметное влияние на Сечи. Там обосновались выходцы из Лубенского полка Давид и Андрей Калныши, родственники будущего кошевого, а также многочисленные его земляки, входившие в состав Кущивского куреня.

Укротитель степной вольницы

На Сечь Калнышевский прибыл в зрелом возрасте (ему было около 40 лет) и быстро сделал карьеру, пользуясь поддержкой разросшегося клана. В документах того времени его чаще называли Калнышем. В 1754 году Калнышевского назначили на должность войскового есаула, обязанностью которого было поддержание общественного порядка. Он резво разъезжал по запорожским степям, то занимаясь расследованиями злоупотреблений атамана местечка Новый Кодак, то собирая налоги с жителей Старой Самары. Но главным его занятием было преследование гайдамаков. Часто ими становились запорожцы, по старинке промышлявшие«здобычництвом», которое во времена Новой Сечи уже считалось преступлением. Администрация Сечи (Кош) начала борьбу с этим явлением, мешающим развитию торговли и мирным занятиям. Борьба с гайдамаками все больше ужесточалась. Отряд Калнышевского без устали преследовал и ловил гайдамаков. Кош наделил войскового есаула чрезвычайными полномочиями, предоставив ему право применять оружие при любом сопротивлении и арестовывать всех подозрительных лиц. Это впоследствии сыграло важную роль в политической карьере Калнышевского.
В 1754–1755 годах есаулу Калнышу пришлось заниматься созданием комиссии по урегулированию запорожско-татарских пограничных отношений в местечке Никитино (ныне город Никополь). В 1755 и 1757 годах он вошел в состав депутации запорожцев к царскому двору, что дало ему прекрасную возможность ознакомиться с нравом российской бюрократии, завязать полезные знакомства. Постепенно в его руках сосредоточилась значительная власть. К началу 1760-х на Сечи уже никто не мог тягаться со старшиной Петром Калнышем. Престарелый кошевой атаман Григорий Фёдоров-Лантух превратился в его марионетку. Калнышевский был внимателен к старческим капризам кошевого, заказал карету, чтоб ему удобно было передвигаться по степным дорогам. Но в вопросах власти он был непреклонен. Дошло до того, что старшина стал вместо кошевого атамана подписывать документы, а русская пограничная администрация не знала, к кому обращаться в официальных случаях: к Фёдорову или Калнышевскому. В 1762 году он решился подвинуть Лантуха и взял булаву в свои руки.
В качестве кошевого Калнышевский присутствовал на коронации императрицы Екатерины II в Москве. Но русское правительство, намереваясь отменить выборы казацкой старшины, потребовало от Коша вернуть Фёдорова к должности кошевого атамана. Калнышу пришлось оставаться «серым кардиналом» на протяжении ещё трёх лет. Наконец 1 января 1765 года на казацкой раде ему торжественно вручили булаву. Все последующие выборы, по запорожскому обычаю происходящие ежегодно, были не более чем разыгранный спектакль; Пётр Иванович неизменно оставался кошевым до 1775 года.
Многочисленные земляки и родственники, входившие в Кущивский курень, стали главной опорой власти Калнышевского. На важнейший пост полковника Кодацкой паланки (территория современных Днепропетровского, Солонянского, Томаковского и Никопольского районов) был назначен его племянник, Иосиф Калнышевский. Сразу же после получения булавы кошевой атаман отменил все ограничения, препятствовавшие крестьянской колонизации и развитию торговли. Калнышевский решил, что с колонизацией не стоит бороться, её нужно организовать. На некогда пустынных запорожских угодьях как грибы после дождя вырастали хутора, села и разрастались прежние поселения, такие как Романково, Тритузное, Лоцманская Каменка, Половица, Таромское, Перещепино, Диевка, а также Новый Кодак, Старая Самарь (на территории Днепропетровска), Никитино.
На пограничье Запорожья с Гетманщиной и Слобожанщиной началась открытая борьба за поселенцев. Конечно, было за что воевать: поселенцы – это налоги, доход в казну. Русские помещики, отхватывавшие себе участок за участком в Украине, начали наступление на запорожские земли. Они переманивали крестьян льготами, селили их на пустующем месте и со временем облагали повинностями и налогами. И получалось, что земля эта уже не принадлежала Войску Запорожскому. Крестьянский плуг действительно «тянул за собою пана». Калнышевский решил стремительно заселить приграничные земли и тем самым закрепить их в юрисдикции Сечи.
Борьба же за землю всё более обострялась. Запорожцы сжигали поместья, «прихваченные» русскими офицерами, насильно перегоняли поселян в другие места и основывали слободы. Одному из офицеров пришлось наблюдать, как ватага из 12 запорожцев перевозила целые хаты из разгромленных помещичьих сел. Подобным образом, примерно в 1772 году, возникла Петриковка: сотник Полтавского полка Семенов на запорожском порубежье основал село Куриловку. Но запорожцы насильно увели её жителей и заселили ими слободу Петровскую (Петриковка), видимо, названную в честь кошевого атамана. У Калнышевского здесь был зимовник с конным заводом. Впрочем, и русские офицеры не оставались внакладе. Особенно отличился ротмистр Пугачевский, грабивший и избивавший запорожских поселян, оскорбляя дикими выходками казацкую старшину.
Калнышевский был осторожен с русским правительством и отрицал свою причастность к подобным происшествиям. Хотя фигурировавшие в них запорожские полковники Гараджа, Роменский, Кулик и другие действовали, безусловно, по его указке. Правительство тщётно требовало от Калнышевского ареста этих лиц. Поразительно, что его гибкость и изворотливость не давали конфликтам выходить за допустимые рамки. Кошевой атаман знал одну пикантную особенность российской бюрократии: на нее волшебным образом действовали взятки и оказание личных услуг, и умело этим пользовался. В Петербург из Сечи отправлялось огромное количество подношений: рыба ценных пород, икра, закупавшиеся в Крыму вина и экзотические товары. Петербургские вельможи старались ладить с кошевым атаманом, отменным знатоком крымской торговли и выгодным посредником в коммерческих предприятиях. Никто лучше него не знал, как выкупить из татарского плена невольника, найти нужный товар по сходной цене или потребовать старый долг с заграничного купца.
Сечь времён Калнышевского преобразилась и стала напоминать настоящий город. Чего только не было на сечевом базаре! Одних цитрусовых, испорченных и выброшенных в гавань, было столько, что характерный запах распространялся на всю округу. Запорожцы стали людьми зажиточными. Гордые этим, они говорили: «Как был атаман Лантух (Григорий Фёдоров – автор), то нечего было положить и в лантух (мешок – авт.), а как стал атаман Калныш, появилась паляница, хлеб и кныш». Особенным же богатством отличался, естественно, сам Калнышевский. Он завёл у себя модные покои, убранные дорогими коврами и шпалерами, выписывал из Петербурга газеты с описанием потешных чудачеств; его закрома ломились от изобилия яств и деликатесов. Мыслимо ли такое было во времена простого и сурового быта Ивана Сирко или Костя Гордиенко?!
Богатство Калнышевского раздражало простых сечевиков. Ещё большее недовольство вызывало преследование им гайдамаков, имитация выборов старшины и обустройство земледельческих поселений с, практически, «панскими» порядками. В декабре 1768 года на Сечи вспыхнуло мощное восстание; казаки-сирома ночью окружили дом, намереваясь его убить. Калнышевский бежал через чердак своего дома, переодевшись в монашескую рясу. Он пробрался тёмными закоулками предместья в днепровские плавни и спрятался там до рассвета. А на следующий день кошевой со своими сторонниками из зажиточных казаков, при содействии российских солдат из Новосеченского ретраншемента, жестко подавил восстание, расстреляв толпу картечью из армейских пушек. Многих запорожских бунтовщиков тогда запроторили в Сибирь и подвергли пыткам. Но даже такая крутая расправа не способствовала упрочению его авторитета.

Пламя войны

Русско-турецкую войну 1768–1774 годов запорожское казачество встретило расколотым и дезорганизованным. Вражда между противоборствующими группировками – зажиточным казачеством, поддерживавшим реформы Калнышевского, и сиромой, которая стремилась сохранить «здобычницкий» уклад жизни, не утихала. То в одном, то в другом месте вспыхивали восстания, плелись заговоры против Калнышевского и писались на него доносы. Полковой старшина Павло Савицкий доносил на кошевого, будто он говорил своему писарю: «Вижу, нечего надеяться на русских, а нужно написать турецкому императору и, отобрав в Войске 20 добрых казаков, отправить с прошением принять Войско Запорожское в турецкую протекцию, а в Войско напишем, чтобы все готовились к походу; напишем, что когда российская регулярная армия или гусарская какая-нибудь команда до запорожских владений войдет, то чтоб ни одного человека не впустили в границы, а если бы стали силою входить, то поступали с ними как неприятелями». Чтобы скомпрометировать кошевого атамана, слагались песни о том, будто он уже принял мусульманство и «побусурманился».
Вряд ли это соответствовало действительности. Калнышевский хоть и был ревностным охранителем автономии Запорожской Сечи от зарвавшихся царедворцев, но никогда не шёл на конфликт с правительством. Склонная к бунтам и гайдамачеству сирома была для него не меньшим врагом, нежели имперские аппетиты российских пограничных губернаторов. Российскими штыками он подавил декабрьское восстание 1768 года, не мог без них обойтись и при подавлении дальнейших мятежей.
И вот война. Казаки отказывались идти в поход, полагая, что на горизонте их хутора или зимовника татары не появятся; зажиточные казаки, имевшие добротное вооружение, посылали вместо себя плохо вооружённую бедноту. Зимой 1769 года мощные набеги крымских татар и ногайцев опустошили западные и северо-восточные пределы Запорожья; особенно пострадали густонаселённые Самарская и Орельская паланки. Ущерб был огромный. Только из-за этого запорожцы стали более охотно снаряжать войска. К весне Калнышевский смог контролировать ситуацию и произвести ответный удар опустошением ногайских аулов на реке Молочной и возле Перекопа.
В следующем году перевес в военных действиях стал не в пользу Крыма и Турции. Запорожцы под командой Калнышевского сокрушали коммуникации противника, опустошали его тылы от Аккермена и Хаджибея (ныне Белгород-Днестровский и Одесса) до Таганрога, содействовали разгрому турок русскими войсками при Ларге и Кагуле. Важным вкладом запорожцев в победу над Турцией было отторжение из-под власти Крымского ханства ногайских орд, составлявших главную массу лёгкой кавалерии противника.
Запорожье быстро оправилось от потрясений. На пепелище вновь возникали села и хутора, снова хлынул поток колонизации. К концу войны украинские поселения густыми островками покрыли берега Южного Буга, Присамарья, степного левобережья Днепра, Северского Донца, и даже нижнего Дона. Весь этот регион стремительно обретал украинский облик и органично присоединялся к массиву украинской территории. Последствия реформ Калнышевского были ошеломляющими: через открытый им клапан украинские крестьяне заселили всю причерноморскую степь. Вот тогда-то в Петербурге, где на прежние «шалости» запорожцев смотрели сквозь пальцы, встревожились не на шутку, ведь вместо запланированной Новороссии, которую намеревались заселить разнородным населением, в Северном Причерноморье возникало продолжение той самой Украины, которую на протяжении всего XVIII века методично доводили до полного политического банкротства. Тогда же борьба русских помещиков и запорожцев за землю обострилась до предела. В разных местах, особенно на побережье Северского Донца и Тора, вспыхивали вооружённые столкновения. Екатерина II решилась ликвидировать Запорожскую Сечь.

Разрушение Сечи

Но пока игра продолжалась. Калнышевский получал правительственные награды и комплименты от влиятельных вельмож. Петр Калнышевский и шеф военной коллегии России Григорий Потёмкин обменивались любезностями, кошевой слал дорогие подарки, а Потёмкин содействовал ему в предоставлении автономии православной церкви на Запорожье – начальник сечевых церквей отец Владимир Сокальский получил сан архимандрита. Войско Запорожское триумфально вернулось в Сечь с победоносной войны. И вот в ночь с 4 на 5 августа 1775 года войска генерала Петра Текелии без лишнего шума заняли Запорожскую Сечь. После непродолжительных переговоров были арестованы кошевой атаман и старшина.
Дальнейшие обстоятельства складывались более чем загадочно. В манифесте Екатерины II о ликвидации Запорожской Сечи о вине Калнышевского говорилось лишь намёками. В последующих документах значилась формулировка «за вероломное буйство и разграбление подданных». В чём заключалось это «буйство», оставим на совести её автора, Г. А. Потёмкина. Что же касается «разграбления подданных», то здесь ясно просматривается контекст борьбы запорожцев с русскими помещиками за землю, а также то, что царское правительство считало главной виной последнего запорожского кошевого колонизацию Юга Украины. Вот почему без явного преступления имперских законов он получил пожизненное заключение на Соловках и полнейшую изоляцию. Даже через много лет после смерти Калнышевского никто в Украине не знал, где он провёл остаток дней и где его могила.

Соловецкая обитель

Первое время после ареста Калнышевского содержали в Москве, в конторе Военной коллегии. 25 июня 1776 года его в сопровождении семи конвоиров отправили в Архангельск. Для отправки заключённого на Соловецкие острова наняли корабль купца Воронихина. Опасное путешествие по Белому морю затянулось до 29 июля; судно дважды садилось на мель, получило повреждение и было кое-как отремонтировано. Только 30 июля архимандрит Соловецкого монастыря Досифей отрапортовал о принятии «государевого преступника».
Имущество Калнышевского, арестованное сразу же после занятия Сечи Текелией, поступило в государственный секвестр. Из этой суммы на содержание узника выдавалось 360 рублей в год. Деньги более чем пристойные, если учесть, что годовое содержание простого монаха или арестанта обходилось в 9 рублей. По существующим данным, места, где Калнышевский отбывал заключение, связаны с Архангельской или Головленковской, Прядиленной и Белой башнями Соловецкого кремля, а также с Келарской палатой соловецкого Спасо-Преображенского собора. Содержали его, конечно же, не в земляной яме, как иногда излагается в литературе. Он был знатным заключённым и мог позволить себе некоторые блага за собственные деньги. Впрочем, денег, что ему исправно выдавались, на себя он расходовал мало. В 1794 году Калнышевский пожертвовал Спасо-Преображенскому собору запрестольный серебряный крест весом более 30-ти фунтов (13,6 килограмма), а в честь своего освобождения подарил Евангелие, оправленное в серебро с позолотой, одна оправа которого весила больше двух пудов (32 килограмма).
На свободу Калнышевский вышел в мае 1801 года по амнистии, дарованной по случаю коронации царя Александра І, но остался коротать свой век послушником при монастыре. Архимандрит, увидев однажды старца преклонных лет в трапезной, не удержался, чтобы молвить: «Древний ты, землёю пахнешь». Умер Калнышевский вскоре после освобождения – 31 октября 1803 года.

* * *

Отошла в прошлое эпоха запорожского казачества, отстрадал и пронёс достойно свой крест за все три столетия, что отгуляла казацкая вольница, последний запорожский кошевой. Человек противоречивый и сложный, как и все незаурядные люди, как то время, олицетворением которого он был. Чередовались эпохи, степь покрывалась асфальтом и железобетоном, вырастали городские агломерации и аграрные комплексы. Приходили новые поколения, свыкшиеся с этим новым обликом степи и воспринимающие его как извечно сущую данность. Кто знает, как сложилась бы судьба южноукраинского края, если бы напряженная борьба между Запорожским Кошем и русским правительством за колонизацию степи закончилась с другим результатом. Да, история не терпит сослагательного наклонения: с высоты сегодняшнего дня прошлое предстает пред нами как сюжет, сотканный из множества причинно-следственных связей между событиями. Соловецкий узник Калнышевский все-таки вышел победителем заточившей его великодержавной Екатерины II, ведь причерноморская степь прочно вошла в этнокультурное пространство Украины, так и не став Новороссией…